Женщина ошарашенно оглядывалась. В это время с ней все же поздоровались, хотя и не так, как ей хотелось. Ей под ноги подкатился Толстый, в полосатом, расшитом бисером пончо, прогукал что-то на своем языке и пустил слюнки от удовольствия, а может, от удивления. Безобидный, домашний цилиндрик на колесах. Совсем недавно искупанный.
Реакция женщины была ужасной. Такого визга я не слышал, наверное, с тех пор, как два года назад в класс во время урока Мымры забежал крысенок. Бедняга тогда так и остался на месте. Умер от разрыва сердца.
В этот раз никто не умер. Открыв глаза, я увидел, что гостья стоит на нашей кровати. Вернее, не стоит, а подпрыгивает, потому что Шакал пытается согнать ее оттуда подушкой. Там же, поблизости, Лорд и Курильщик, первый в полуобмороке от ее вопля, второй истерично смеется, уворачиваясь от мелькающих над ним каблуков.
— Караул! На помощь! — кричит Табаки.
От двери за происходящим мрачно наблюдает Горбач. Из-за его плеча выглядывает Лэри.
— Это еще кто?
— Не знаю, — говорю я. — Но приличные гости так себя не ведут. Я, во всяком случае, такого раньше не видел. Счастье еще, что здесь не было Слепого. Он бы не пережил этого визга.
— Помнишь крысенка? — спрашивает Горбач. Мы понимающе переглядываемся. — А тут еще Новый Закон приняли. Это же просто опасно, — заканчивает он свою, как всегда непостижимо разветвляющуюся мысль.
— Сфинкс, на помощь! — орет Табаки. — На нас запрыгивают!
— Цыц! — говорю я ему. — Не ори. Если этой даме угодно прыгать по нашим постелям, пусть себе прыгает. У них там, снаружи, маловато развлечений.
Женщина соскакивает в проход между строенной кроватью и кроватью Македонского, подальше от Толстяка, и стоит там, растерянно оглядываясь. Нанетта, вспугнутая криками и летавшая по комнате, пикирует мне на плечо. Я влезаю на спинку кровати и обозреваю произведенные на ней разрушения.
Женщина стоит рядом. Теперь, когда она наконец закрыла рот и открыла глаза, я вижу, что ей еще далеко до тридцати, и понимаю, что она не может быть ничьей матерью, как я решил вначале. Но если она воспитательница, почему ей позволили разгуливать по Дому без присмотра?
— Вы в порядке? — спрашиваю я. — У вас все нормально?
Ее самочувствие меня не очень-то волнует. Человек, реагирующий на Толстого, как на тарантула величиной со стул, не может вызывать симпатий, но если с ней что-то случится в нашей спальне, придется иметь дело с Ральфом, а этого мне бы не хотелось, поэтому делаю вид, что интересуюсь.
— Вы славно поразмялись, — говорю я ей. — Но можете еще попрыгать, если хотите. Только снимите туфли, без каблуков это намного удобнее.
— Диверсия! — не успокаивается Табаки. — Она пыталась меня затоптать!
— Я вовсе не пыталась…
Эта идиотка начинает нам объяснять, что не собиралась затаптывать Шакала. Табаки чуть не отдает концы от счастья, а Лэри — от удушья. Гогот Лога — явление не настолько компактное, чтобы уместиться в человеческом горле. Кроме того, заговорив, она выдает свое местонахождение Толстому, и он обрадованно и резво ползет в ее сторону, а она, не переставая оправдываться, идет ему навстречу, и их столкновение и взаимное узнавание происходит на стыке двух кроватей. Она имела целью дверь и, в общем-то, двигалась в верном направлении, а Толстый как раз, по своим понятиям, завернул за угол, и был очень рад обнаружить там ее ноги. Он взбулькивает и тянется к ним клешней, а ей некуда прыгать, поэтому она впивается ногтями в мою ногу и скребет по ней, обдирая джинсы. Молча.
— Нет, но вы видели? Он понял! Он врубился, наш Толстенький! — причитает Табаки, свешиваясь до самого пола, чтобы лучше видеть происходящее.
— Да, да, — обрадованно подхватывает Горбач. — Он в первый раз так, верно? Он обычно и не отличает.
Пока они обсуждают необычайный проблеск ума Толстого, блондинка пытается на меня вскарабкаться. Если я чего-то не выношу, так это когда дергают за протезы, к тому же глаза у нее совершенно сумасшедшие, и это пугает.
— Подбери Толстого, — кричу я Горбачу. — Бери его и держи, пока от меня еще что-то осталось!
Горбач подбирает Толстого. До блондинки наконец доходит, что она щупает не настоящие руки, и она, охнув, отскакивает.
— Что это? Что там?
— Если вы имели в виду «под пиджаком», то там то, что я называю граблями. Какие еще подробности вас интересуют? Вы трогайте, не стесняйтесь. Что там? Под чем? Все это очень интересно.
Она даже не извиняется. Проход свободен, и она поворачивается к двери, но там ползает на четвереньках Лэри, издавая непристойные звуки, и это ее отпугивает.
[Ральф]Кабинет Акулы похож на писчебумажный магазин в день распродажи. Столы, стулья, кресла — все завалено папками и бумагами, Акула плавает в облаках пыли и табачного дыма, а за ним плывет секретарша Рыба-Лоцман с кучей бланков на картонном подносе.
— Что случилось? — Ральф оглядывается в поисках чего-то, на что можно сесть, не находит ничего подходящего и остается стоять.
— Вот и ты! — Акула пробирается к нему, сбивая по пути стопки папок и раздраженно отмахиваясь от пыли. — Хорошо, что пришел. Я ее потерял.
— Какую-то бумагу? — Ральф еще раз оглядывает комнату.
— Не бумагу, а новую воспитательницу! Только что она была здесь, я на секунду вышел, а ее уже нет.
Рыба-Лоцман выдвигается вперед, прижимая к груди поднос с бланками.
— Она сказала, что пойдет ознакомиться с территорией, пока мы не освободимся. И пошла. Вот ее сумочка.
Ральфу показывают маленький прямоугольник светлой кожи, покинутый среди настольных бумаг.
— Что же вы ее не остановили?
Пучеглазая секретарша смотрит на Ральфа с наигранным негодованием.
— С чего бы мне ее останавливать? В мои обязанности не входит следить за воспитателями. Если кому-то угодно шляться по Дому и совать нос во все углы, это их дело, пусть себя шляются.
Должно быть, новая воспитательница молода и симпатична, решает Ральф, уловив двукратное «шляться» в монологе увядшего Лоцмана.
— Хорошо. Я поищу ее.
— Вот и славно, — директор запихивает за щеку леденец. — А то ведь эта молодежь такая непонятливая. Минуту спокойно не просидят на месте. Все куда-то рвутся.
— Передайте мне ее сумочку.
Сумку Ральф вскрывает по пути во вторую. Воспитательница могла пойти куда угодно, но вторая для нее стала бы наихудшим выбором, поэтому он решает для начала убедиться в том, что у Крыс ее нет. Водительское удостоверение только усиливает его тревогу, потому что блондинка на фотографии слишком молода, чтобы внушить к себе уважение, и слишком миловидна, чтобы безопасно разгуливать по Дому.
— Ах ты, старая гадюка, — бормочет Ральф, подразумевая верного Лоцмана.
Присутствие в коридоре Логов из второй немного успокаивает его. Они не торчали бы здесь, если бы она вошла к ним в спальню. Но он все же идет проверить.
Спальня второй неповторима в своем безобразии. Кучи мусора гнездятся на тарелках, они же пепельницы, они же подсвечники; спальные мешки свисают с веревки на крючьях, как выпотрошенные туши гигантских рыб. На заплеванном полу четверо играют в карты, двое пожирают кукурузные хлопья, еще двое спят. У центрального зеркала расписывают чье-то тощее тело. Лица художников неразличимы под гримом, очками и шарфами, поддерживающими наушники.
Приход Ральфа никого не удивляет. Возможно, из-за тусклого света и заслоняющих его спальных мешков.
Ральф оглядывает комнату и, убедившись, что никого, кроме Крыс, в ней нет, уходит незамеченным. Почти. Мимо проскальзывает Лог Москит и спешит поднять тревогу, но, пока Крысы, закупоренные наушниками, догадываются их снять и послушать, что им кричат, Ральф уже далеко от них и от их спальни и стучит в запертую (черт бы побрал этого любителя ключей) дверь третьей.
Пауза перед тем, как дверь открывается, вызывает у Ральфа нехорошие подозрения. Вид облизывающихся и каких-то сонных Птиц эти подозрения только усиливает.
— К вам сегодня не заходили посторонние?
Птицы радостно кивают и ухмыляются.
— Где?
— Что — где? — сочувственно спрашивает Дракон, распластанный на полу в позе раздавленной лягушки.
— Где посторонние, которые заходили?
— Да вот же, — Ангел тычет в Ральфа отрощенным ногтем. — Вот вы. Вы и есть посторонний.
Птицы заходятся в сладком ворковании.
— Кроме меня, — сдерживаясь, уточняет Ральф.
Птицы переглядываются.
— Кроме?
— Почему вы заперли дверь? Где Стервятник?
— Где папа? — спрашивает Ангел Дракона. — Он хочет знать.
— Мы создавали интим, — кокетливо объясняет сухоногий Бабочка. — Закрытый интим. Поэтому дверь…
Птицы веселятся, перемигиваясь и подталкивая друг друга локтями. Лампа с зеленым абажуром раскачивается на цепи, придавая их лицам землистый оттенок. Лошадиный череп скалится с внутренней стороны двери. Возможно, не мешало бы заглянуть в шкаф. Вдруг там лежит эта несчастная, с кляпом во рту, подготовленная к очередному пятничному жертвоприношению?
